У моего отца был старший брат Фёдор, 1922 года рождения. Можно ли считать счастливой его судьбу? Нет, это я теперь точно знаю. Голодное детство, тяга к знаниям и усидчивость в школе, трудолюбие и исполнительность в семье. Для родителей он был первым помощником, для младшего брата Ивана и сестры Надежды — надёжным защитником и наставником в изучении школьных предметов.
Ему легко давались и точные науки, и гуманитарные, он интересовался многими вопросами естествознания. До сих пор в семье хранится большая толстая книга Брема «Жизнь животных» 1941 года издания. Эту книгу купил Фёдор. У него был очень красивый каллиграфический почерк и природная грамотность, благодаря чему после окончания средней школы №1 ему предложили работу секретаря в суде.
В мае 1941 г. девятнадцатилетнего Фёдора Алексеевича Иванова призвали в ряды Красной Армии. Он попал служить в Белоруссию, механиком по обслуживанию самолётов, успел прислать домой единственное письмо. В июне 1941 года после начала войны немцы активно продвигались в глубь нашей страны. В Белоруссии шли ожесточённые бои. Рядовой Ф. Иванов попал в немецкий плен в июле 1941 года в городе Бобруйске. Как и другие красноармейцы, отправлен в Германию, в концлагерь Шталаг-2А в город Нойбрандербург.
В концлагерь Шталаг-2А ехали поездом через Польшу. В санпропускнике лагеря пленных обыскивали, остригали, выдавали старую залатанную одежду, после бани вели в бараки, затем выдавали лагерный лицевой номер. Фёдору дали № 21 570. С этого момента имена и фамилии уже не упоминались — они остались только в лагерной картотеке. Вызывали по номеру, отправляли на этапы по номеру и хоронили с ним же.
Номер представлял собой небольшую дюралюминиевую пластинку, пробитую посередине цепочкой дырочек, на обеих половинках выбиты цифры. Номер вешался на шею военнопленного и всегда находился с ним. Если пленный умирал, то половинку номера оставляли в картотеке, вторую хоронили вместе с ним.
На ноги многим надевали вместо обуви деревянные колодки, как деревянные башмаки, которые натирали ноги. Но потом пленные приспосабливались, подгоняли их по себе, увеличивали вырезы, набивали ремни. Деревянная обувь была лёгкой, не пропускала воду, а зимой хоть как-то сохраняла тепло.
В Шталаге-2А русские военнопленные жестоко голодали: двести граммов твёрдого эрзац-хлеба на три дня и один раз в сутки черпак баланды. Иногда выдавали русскую махорку, захваченную немцами на советских складах. Курить хотелось не меньше, чем есть. Закрутка махорки менялась на пайку хлеба. К курящему выстраивалась очередь, чтобы получить окурок, который после одной или двух затяжек передавался другим, и так до последней струйки дыма.
Но всё-таки эрзац-хлеб оставался хлебом, он поддерживал жизнь невольников. От крохотной пайки хлеба полицаи урывали для себя, как они выражались, положенную долю. Если кто протестовал, забивали до полусмерти.
Немцы на дикость полицаев смотрели сквозь пальцы, даже поощряли их за жестокость. Русским было больно от осознания своей ничтожности в этом «океане пленённых людей».
Лагерь Шталаг-2А представлял собой барачный город, обнесённый рядами колючей проволоки, разбитый на кварталы, разделённые между собой такой же проволокой. Кроме советских пленных, в лагере содержались военнопленные французы, поляки, югославы и другие. К ним отношение немецкой лагерной администрации было совсем иное. Они получали посылки Красного Креста, газеты, книги, могли играть в футбол, питаться лучше, чем русские.
Это объяснялось тем, что Сталин отказался от услуг Красного Креста для немецких военнопленных, находящихся на территории Советского Союза. То же самое сделал Гитлер, запретивший принимать помощь Красного Креста для советских невольников. Лучше других жили французы: им шли из дома письма и посылки с шоколадом, галетами, консервами, сигаретами и даже с вином.
Когда французы получали посылки, некоторые из них «одаривали» русских пленных, бросая через проволоку сигареты, плитки шоколада и др. Французы делали это от доброго сердца, хотели хоть чем-то облегчить участь русских, но беда была в том, что за каждым броском подарка возникала «куча мала»: каждый хотел есть, пытался схватить, проглотить тут же или спрятать еду, ведь голодных — тысячи.
Все, кроме советских военнопленных, пользовались правом переписки с родными. В лагере Шталаг-2А находились в заключении дочь Эрнста Тельмана и многие немецкие коммунисты.
Отдельным бараком стоял барак советских военнопленных-евреев. Им категорически запрещалось выходить из него. Только перед «обедом» их выводили из помещения и гоняли вокруг барака под крики полицаев и их прислужников, тех, кто не мог бежать, избивали хлыстами и палками. Немцы не принимали участия в этих экзекуциях — глумились полицаи.
В концлагере набирались рабочие бригады по разным специальностям: строители, трактористы, разнорабочие, рабочие на железной дороге, в карьере и даже дояры. Военнопленные, знакомые с сельским хозяйством, направлялись под охраной в помощь местным фермерам. В лагере создали около 50 рабочих команд. Советских пленных посылали на самые тяжёлые работы, никакой медицинской помощи не оказывали. Многие слабели и умирали.
Фёдор никогда не возвратится в родительский дом. Через восемь месяцев пребывания в лагере в феврале 1942 года он погиб, не дожив полмесяца до своего 20-летия. Как обидно умирать на чужбине в 20 лет, не познав ни первой любви, ни семейного счастья, ни крепкого плеча друзей! Моя бабушка Прасковья, мать Фёдора, каждый год в День Победы ждала, что вдруг в дверь отчего дома постучит её сын.
Долгое время Фёдор считался пропавшим без вести. Мой отец Иван, младший брат Фёдора, занимался поисками брата через различные школьные отряды «Искателей», писал письмо-запрос в Польшу — всё было безрезультатно. И только в ХХI веке, когда рассекретили военные архивы, которые стали доступнее благодаря Интернету, стало известно о трагической судьбе Фёдора и о самом концлагере. К этому времени отца уже не стало, но поиск продолжили.
Лагерь был освобождён войсками Советской Армии в апреле 1945 года. Сейчас на его месте создан мемориал.
На плитах мемориала «Вечный огонь» в г.Благодарном высечены имена погибших в Великую Отечественную войну. Среди них есть имя Фёдора Алексеевича Иванова, моего дяди, с которым мне не довелось встретиться.
Людмила ИВАНОВА,
внеш. корр. «БВ»